Найо Марш - Зеленоглазое чудовище [ Венок для Риверы. Зеленоглазое чудовище]
Дверь открыла женщина, крупная, лет пятидесяти, в мятом выцветшем голубом халате. Три чихуахуа, продолжая визжать, прыгали вокруг нее. Ее спутанные волосы были выкрашены в сверкающий платиновый цвет. Косметика и помада, наложенные довольно хаотично, создавали странный эффект совмещения, одна на другую, двух масок. Женщина, казалось, не совсем уверенно держалась на ногах, однако улыбалась широкой открытой улыбкой, выдававшей одиночество и желание пообщаться.
— Привет. — Ей приходилось перекрикивать гавканье собак. — Все нормально, дорогие, все нормально. Это друг. — Она сделала рукой неуловимый жест в их сторону, и, удивительно, собаки успокоились. — Привет, — сказала она еще раз, и приглашающая улыбка растянулась еще шире. — Давайте проходите.
И только когда она неуклюже подвинулась, пропуская его, Эндрю удостоверился, что она, не мелодраматически, но пьяна до отупения, когда начинают с маленького глоточка джина — и по нарастающей. «Мисс Ла Марш была отправлена в Белевью на обследование».
— Всегда неприятно, — сказала она, — когда собаки писают повсюду. Я не могу винить их сильно. Если бы ваша мать была законченной лентяйкой и не выводила бы вас в парк погулять, вы бы тоже писали повсюду, не так ли? Простите, у меня нечего предложить вам выпить. Не держу этого в доме. Не прикасаюсь к этому.
Они расположились в гостиной, а чихуахуа сновали у них под ногами, словно бабочки. Все здесь было розовым и голубым и, что только возможно, очень запущенным. Это было любовное гнездышко фермерской дочки 1929 года, которое не переменилось с тех пор, как был уложен краеугольный камень Радио-Сити. Ровена Ла Марш, улыбаясь, со смущенной любезностью указала рукой, с подстриженными оранжевыми ногтями на пальцах, на розовую кушетку, предложив садиться.
— Садитесь, молодой человек. Садитесь.
Осторожно она добралась до кресла и села. Эндрю устроился на кушетке, положив сумку рядом на пол. Три чихуахуа растянулись в угрожающую линию перед ним. Одна собака залаяла.
— Нет, любимые мои, — сказала Ровена Ла Марш. — Друг. Я же говорила вам. Это хороший друг.
Немедленно все три собаки запрыгнули к Эндрю на колени и, царапая его по груди своими лапами, пытались лизнуть в лицо.
— Уймитесь, — сказала Ровена Ла Марш. — Они — проклятие моей жизни. Но у всех есть право на жизнь, не так ли? — Она наклонилась вперед, близоруко щурясь на него сильно подведенными глазами, сузив их до маленьких щелочек. — Простите, — сказала она. — А я знаю вас?
— Нет, — сказал Эндрю. — Я Эндрю Джордан.
Мгновенно ее выражение переменилось, но оно менялось так много раз и с такой скоростью, что прежде чем он успевал отметить, что она почувствовала: потрясение, страх или радость, — та уже снова улыбалась своей до одури дружелюбной улыбкой.
— Вот те на, — сказала Ровена Ла Марш, — не муж ли Маурин?
— Он самый, — подтвердил Эндрю.
— Я прочитала в газетах. Ужасно. Просто ужасно. Если бы вы знали, что я почувствовала. — Две маски начали осыпаться с лица и разваливаться. Она приподняла большой зад и вытащила носовой платок, лежавший под подстилкой кресла. — Маурин. — Она начала прикладывать платок к глазам. — Бедная, бедная Маурин.
Затем она зарыдала с полным слезливым роскошеством вконец опьяневшей женщины. Чихуахуа перестали лезть Эндрю в лицо. Усевшись в ряд на его коленях, они равнодушно наблюдали за ней.
— Маурин, — всхлипывала Ровена Ла Марш. — Она была моей подругой. Моей единственной настоящей подругой во всем мире. Никогда не будет другой Маурин…
Глава XI
Бессвязно, всхлипывая, она рассказывала дальше. Эндрю удавалось улавливать нить повествования. Ровена Ла Марш работала швеей в ателье. Маурин была моделью в этой фирме. И Маурин, только Маурин была добра к ней. Когда она заболела, ей сделали операцию, Маурин, только Маурин приходила навестить ее в больнице. После операции она была чересчур слаба, чтобы работать. Кого это волновало? Кто регулярно приходил к ней, всегда приносил цветы и сладости? Маурин не давала ей почувствовать, что она старая, всеми забытая женщина, оставшаяся за бортом жизни. Маурин, ничего не получая…
Чихуахуа заснули на коленях у Эндрю, который сидел, внимательно слушая, чувствуя легкое отвращение и жалость, но, что хуже всего, его снова разрывали сомнения. Это опять была Маурин Тэтчеров, Маурин — посланница ангелов, единственный друг старой, убитой горем швеи. И все же, несмотря на всхлипывания и звучавший довольно убедительно голос, всякий раз, когда Ровена Ла Марш поднимала на него взгляд, в ее сощуренных глазах мелькало какое-то беспокойство, или, точнее сказать, нечто вроде отчаяния. Боялась ли она его? Или же это был просто внутренний конфликт между желанием мелодраматизировать свою ситуацию и потребность выпить, чего она не могла сделать, пока Эндрю находился рядом?
Прерывающимся жалостливым голосом она продолжала:
— И она приходила сюда, мистер Джордан. Днем, каждый четверг. Просто посидеть. Просто посидеть и поговорить. Сидела она там же, где вы сидите, а знаете, о чем она говорила? О вас. Все время — о вас, о своем муже, о своем чудесном муже. Она любила вас. Вам необязательно рассказывать мне об этом. Я знаю, что такое любовь. У меня всегда было много любви. Маурин, я бы сказала, дорогая Маурин, вот почему ты так добра ко мне. У тебя есть любовь, а те, кто имеют любовь, переполняющую их, выплескивают ее вокруг себя.
И снова в сильно подведенных глазах блеснуло странное выражение.
— Только подумать. Бандиты, грязные задницы с улицы, сломали и разрушили всю эту любовь.
Эндрю спросил:
— Когда вы в последний раз видели ее?
— О, я не помню, — быстро заговорила она. — Больше месяца, но я не уверена. И такого никогда не случалось прежде. Ни слуху никакого, ни духу целый месяц. Сперва я беспокоилась. Потом я решила, что дорогая Маурин, со всеми этими вечеринками, со всеми старыми друзьями… как я могу рассчитывать на ее постоянные посещения? Но она придет, говорила я себе. Когда все устроится и все наладится, она придет.
Голос превратился в безнадежный стон, и она закрыла лицо носовым платком. Вдруг чихуахуа проснулись. Они не спрыгнули с колен Эндрю, просто сели и уставились на дверь, напрягшись, словно в экстазе предвкушения. Эндрю оторвал взгляд от Ровены Ла Марш и тоже посмотрел на дверь, в тот же момент дверь открылась, и вошел мужчина. Три собаки бросились прочь с колен и с радостным тявканьем побежали к мужчине. Ровена Ла Марш вскочила и обернулась. Эндрю тоже поднялся, ведь человек, вошедший в комнату, был отчим.
Лем был одет небрежно, но, как всегда, с изяществом, в длинном пальто и черной мягкой фетровой шляпе. В руках у него был сверток, перевязанный бантом. Сперва он остановился, чтобы потрепать чихуахуа, и только когда выпрямился, увидел Эндрю.
— Эндрю! — На его лице была необычная комбинация изумления и паники.
— Да, — сказала Ровена Ла Марш, не переставая крутить промокший насквозь носовой платок. — Посмотри, Лем. Посмотри, кто у нас.
Со слащавой улыбкой, приберегаемой им для жены, Лем положил сверток и подошел к Эндрю, протягивая руку.
— Отлично, — сказал он, — какой сюрприз. Я и не подозревал, что ты знаком с моей сестрой.
— Он пришел, — задыхаясь, заговорила Ровена Ла Марш. — Просто позвонил в дверь — и вот он уже здесь. А я рассказываю ему. О Маурин, значит. Какой она была хорошей, как раз за разом она приходила, даже когда совсем не было необходимости, просто как подарок мне, просто чтобы утешить. Я говорю ему, что она была ангелом — ангелом, спустившимся с небес.
Ровена Ла Марш снова вернулась к креслу и уселась в него. Собаки забрались к ней на колени и, взвизгивая и покусывая друг друга, стали бороться за место получше.
На книжной полке стояли зеркальные часы. Они показывали 3.15. Эндрю вспомнил о лейтенанте Муни.
— Да, — говорил Лем тихим заупокойным голосом, — Руви права, дружище. Удивительно то, что делала Маурин для нее. Совершенно удивительно. Держу пари, она даже не говорила тебе. Маурин не хвасталась своей благотворительностью. Ведь так, Руви?
Эндрю понял, что не верит ни единому их слову. Еще он понял, что не имеет ни малейшего представления о том, что здесь кроется.
— Я, разумеется, навещаю Руви, — продолжал Лем. — Я прихожу так часто, как могу. — Улыбка предназначенная Эндрю, была чересчур добродушной. — То есть — когда у меня получается улизнуть от твоей матери. Твоя мать — прекрасная женщина, дружище, но… но я не думаю, что у них с Руви найдется что-то общее. Поэтому, когда у меня получается, я прихожу и малость утешаю Руви. У нее не много друзей. В действительности никого, кроме меня и Маурин…
Только из-за Ровены Ла Марш Эндрю решился уйти, не потому, что почувствовал, что не сможет ничего добиться от них. Но просто ее лицо стало совсем измученным, и Эндрю понял, в чем дело: в маленьком глоточке из бутылочки, ведь до тех пор, пока он не уйдет, ее гордость или же ее алкоголическая мнимая рассудительность не позволяет ей сделать этого. Беседа становилась бессмысленной, и Эндрю решил покончить на этом. Он поднял свою сумку и встал. Лем проводил его до двери, мямля что-то почти так же бессвязно, как и Ровена Ла Марш. Эндрю смог разобрать, хотя у его отчима и не хватало мужества заговорить о волновавшем его предмете прямо, что тот крайне будет обязан Эндрю, если он не расскажет матери об этом братском эпизоде в его жизни.
